09.09
22:46
Persephone's Song
Лес осенью тих, величествен и красив. По идее, нужно вообще брать деньги за то, чтобы слушать «радиостанцию fm тишина» осеннего леса, ибо это необыкновенно пользительно для состояния ума и тембров сердца- так возникает консонанс, который, по отъезду, длится очень долго. Тишина — самый лучший звук в ультра-коротком диапазоне жизни.
Все готово к уходу Персефоны. Тишина кристальная. Ноги мягко ступают по листве. Треснувшая ветка эхом радирует код «нарушения» - и мгновенно провоцирует испуганное хлопанье крыльев улетающей птицы. Пришвин и Толстой — один с блокнотом, другой с с посохом-тестером - констатировали одно и тоже в диагностике природы: лето агонизирует в красной листве и переменном пульсе ветра перемен.
Гладь озера зеркальна. Ни ветерка, ни ряби на воде. Небо приятно пасмурно, но вокруг относительно тепло. В ушах звучит мелодия из «Тристана и Изольды». Узор из листьев осин и клена добавляют торжественно-грустной экспрессии.
У берега увидел гада, замершего возле поросшего желтым грибом дерева. Я подошел ближе и склонился. Змея застыла неподвижно. Благородно изогнутая спина отливала металлом. Мы глядели друг на друга. «Мы оба хладнокровные. Мы одной крови, я и ты», сказал я. «И тебе и мне нужно согреться, чтобы двигаться вперед». Мне показалось, она меня поняла.
«Избыток радости порождает грусть. Избыток грусти порождает радость».
Есть темная гнетущая грусть. Но речь пойдет о светлой. Очевидно, есть 2 вида светлой грусти. Есть португальское слово 'saudade'. Имея смысловой эквивалент «ностальгии, тоски по тому, что не вернется» она выходит за скобки формальной интерпретации и становится феноменом заведомо противоречивого ощущения. Батай, французский структуралист, давая свое определение «симулякру», вкладывал в него значение того, что не может быть выражено ни вербально, ни графически, ни как-либо еще. Утрированно: это то, можно лишь почувствовать. Но, вот, точно описать удастся вряд ли. Когда вес соответствует противовесу до миллиграмма, и стакан ровно наполовину полон, сколько и пуст — и все внутри, в сердце и голове - ужасно хочется, но не получается выразить то, что видишь и чувствуешь односложно и однофразно.
Жобим и Менескал сочиняли боссу вдохновленные закатами в Рио. Мелодия на протяжении длительности моджет вилять, как водяной поток или змея, многократно менять направление, может переходить из минора в мажор - фактически, дуальна в интерпретации = дуальна и в создании настроения. Закат — умирание солнца. Умирание чего бы то ни было связано с печалью. Но умирание красивое, восхитительное и рождающее в душе необыкновенно светлые мысли выходит за рамки печали. Тогда это светлая грусть. Но ее особенность в том, что чувствуя ее, переживая ее, ты живешь только этим - и более ничем. Что будет дальше, что будет потом. Какая тебе разница. Есть фотография на бумаге. То, что там запечатлено реально, поскольку оно живо в памяти.
Другой тип — торжественная, ницшеанско-шиллеровская грусть. Которая более контурно очерчена, более различима. У ней гораздо больший эффект маятника от радостно-щемящего чувства восторга в груди до тревоги и неизгладимой тоски от того, что ты знаешь (даешь себе отчет), что все что ты видишь и чувствуешь, что любишь и чем восторгаешься…и вот, все это безвозвратно уйдет и более никогда к тебе не возвратится, как бы ты этого не хотел. Настоящее ощущение радости чего-то очень-очень-очень возвышенного, необыкновенно светлого от чего сердце трепещет в груди — почти синхронно наслаивается на предчувствие неизбежного конца того, к чему ты стремился всей душой. Ты знаешь, что конец неизбежен. И ощущение, что ты абсолютно ничего не можешь поделать чтобы что-то изменить, что ничего от тебя не зависит - порождает очень странное равновесие в душе от крайне противоположных чувств. Именно равновесие, а не опустошение. Одно нейтрализует другое как яд и антидот. Из-за этого нет движения. Есть какая-то статика, уход в себя и «молчание» по Батаю, невыразимое не одним словесным эквивалентом. «Что ты чувствуешь?» - «Я чувствую то, что чувствую». Именно такой ответ будет правдивым, остальные нет. Может быть, именно такие моменты называются «экзистенциальными» или «моментами истины».
Уход Персефоны в царство теней не нуждается в комментариях. Это то же что попросить объяснить деревья зачем они теряют листву. Или спросить змею зачем она меняет кожу. Рождение, умирание и перерождение. Но сколько бы циклов не было, все они — микро-гибель богов. Твоих богов.
У Эдгара По есть удивительные пассажи об эстетике угасания: ты стоишь словно в центре карусели, статичен, отчужден, а мир вращается вокруг тебя, а не наоборот. Ты констатируешь факты как можешь, но в любом случае твоя оценка нужна лишь тебе; возможно, она изменит тебя, а вот действительность — нет, никогда.
Я решил причалить лодку к берегу. Мысик был весьма уютен. По обе стороны рос камыш. По следам от костра я понял что раньше здесь кто-то был до меня. Но теперь я был абсолютно один. Расстегнул рюкзак. Развел костер и разогрел кое-что из пищи. Затем выпил чаю из термоса. Некоторое время я сидел у костра.
Быстро стало темнеть. Нужно было собираться в обратный путь. Но мне пришла в голову авантюрная, совершенно дурацкая мысль. Я подумал: устелю днище валежником сниму сиденья, и так, вот, заночую. Почему бы нет. Я колебался, но все же авантюризм взял верх. На берегу мне не хотелось спать. Я сел в лодку, выехал довольно далеко от берега и бросил якорь.
Глубина была не более 4 метров. Я был в теплой куртке с капюшоном. Но ногах непромокаемые ботинки. Гнуса и комаров не было. Температура упала до 10 градусов или около, но было безветренно. Мне было совершенно нехолодно. Я накинул капюшон, застегнул молнию и улегся на дно лодки. Облака разошлись и небо было усеяно звездами. Я скрестил руки на груди. Очень-очень давно мне никогда не было так спокойно и хорошо на душе. Я был несказанно рад, что поддался авантюрному желанию, а не поплыл назад…Некоторые мысли все же пульсировали в голове: что, если лодка даст течь или меня снесет. Но все же я себя успокоил глядя на звездное бездонное небо. Через некоторое время я забылся крепким сном.
Я открыл глаза от резкого гортанного звука. Кричала цапля или какая-то другая птица. С полминуты я я приходил в реалии, находя себя в лодке на середине озера, а не в кровати дома. Я улыбнулся. На часах было около 7 утра. Сновидения своего я не помнил.
Все готово к уходу Персефоны. Тишина кристальная. Ноги мягко ступают по листве. Треснувшая ветка эхом радирует код «нарушения» - и мгновенно провоцирует испуганное хлопанье крыльев улетающей птицы. Пришвин и Толстой — один с блокнотом, другой с с посохом-тестером - констатировали одно и тоже в диагностике природы: лето агонизирует в красной листве и переменном пульсе ветра перемен.
Гладь озера зеркальна. Ни ветерка, ни ряби на воде. Небо приятно пасмурно, но вокруг относительно тепло. В ушах звучит мелодия из «Тристана и Изольды». Узор из листьев осин и клена добавляют торжественно-грустной экспрессии.
У берега увидел гада, замершего возле поросшего желтым грибом дерева. Я подошел ближе и склонился. Змея застыла неподвижно. Благородно изогнутая спина отливала металлом. Мы глядели друг на друга. «Мы оба хладнокровные. Мы одной крови, я и ты», сказал я. «И тебе и мне нужно согреться, чтобы двигаться вперед». Мне показалось, она меня поняла.
«Избыток радости порождает грусть. Избыток грусти порождает радость».
Есть темная гнетущая грусть. Но речь пойдет о светлой. Очевидно, есть 2 вида светлой грусти. Есть португальское слово 'saudade'. Имея смысловой эквивалент «ностальгии, тоски по тому, что не вернется» она выходит за скобки формальной интерпретации и становится феноменом заведомо противоречивого ощущения. Батай, французский структуралист, давая свое определение «симулякру», вкладывал в него значение того, что не может быть выражено ни вербально, ни графически, ни как-либо еще. Утрированно: это то, можно лишь почувствовать. Но, вот, точно описать удастся вряд ли. Когда вес соответствует противовесу до миллиграмма, и стакан ровно наполовину полон, сколько и пуст — и все внутри, в сердце и голове - ужасно хочется, но не получается выразить то, что видишь и чувствуешь односложно и однофразно.
Жобим и Менескал сочиняли боссу вдохновленные закатами в Рио. Мелодия на протяжении длительности моджет вилять, как водяной поток или змея, многократно менять направление, может переходить из минора в мажор - фактически, дуальна в интерпретации = дуальна и в создании настроения. Закат — умирание солнца. Умирание чего бы то ни было связано с печалью. Но умирание красивое, восхитительное и рождающее в душе необыкновенно светлые мысли выходит за рамки печали. Тогда это светлая грусть. Но ее особенность в том, что чувствуя ее, переживая ее, ты живешь только этим - и более ничем. Что будет дальше, что будет потом. Какая тебе разница. Есть фотография на бумаге. То, что там запечатлено реально, поскольку оно живо в памяти.
Другой тип — торжественная, ницшеанско-шиллеровская грусть. Которая более контурно очерчена, более различима. У ней гораздо больший эффект маятника от радостно-щемящего чувства восторга в груди до тревоги и неизгладимой тоски от того, что ты знаешь (даешь себе отчет), что все что ты видишь и чувствуешь, что любишь и чем восторгаешься…и вот, все это безвозвратно уйдет и более никогда к тебе не возвратится, как бы ты этого не хотел. Настоящее ощущение радости чего-то очень-очень-очень возвышенного, необыкновенно светлого от чего сердце трепещет в груди — почти синхронно наслаивается на предчувствие неизбежного конца того, к чему ты стремился всей душой. Ты знаешь, что конец неизбежен. И ощущение, что ты абсолютно ничего не можешь поделать чтобы что-то изменить, что ничего от тебя не зависит - порождает очень странное равновесие в душе от крайне противоположных чувств. Именно равновесие, а не опустошение. Одно нейтрализует другое как яд и антидот. Из-за этого нет движения. Есть какая-то статика, уход в себя и «молчание» по Батаю, невыразимое не одним словесным эквивалентом. «Что ты чувствуешь?» - «Я чувствую то, что чувствую». Именно такой ответ будет правдивым, остальные нет. Может быть, именно такие моменты называются «экзистенциальными» или «моментами истины».
Уход Персефоны в царство теней не нуждается в комментариях. Это то же что попросить объяснить деревья зачем они теряют листву. Или спросить змею зачем она меняет кожу. Рождение, умирание и перерождение. Но сколько бы циклов не было, все они — микро-гибель богов. Твоих богов.
У Эдгара По есть удивительные пассажи об эстетике угасания: ты стоишь словно в центре карусели, статичен, отчужден, а мир вращается вокруг тебя, а не наоборот. Ты констатируешь факты как можешь, но в любом случае твоя оценка нужна лишь тебе; возможно, она изменит тебя, а вот действительность — нет, никогда.
Я решил причалить лодку к берегу. Мысик был весьма уютен. По обе стороны рос камыш. По следам от костра я понял что раньше здесь кто-то был до меня. Но теперь я был абсолютно один. Расстегнул рюкзак. Развел костер и разогрел кое-что из пищи. Затем выпил чаю из термоса. Некоторое время я сидел у костра.
Быстро стало темнеть. Нужно было собираться в обратный путь. Но мне пришла в голову авантюрная, совершенно дурацкая мысль. Я подумал: устелю днище валежником сниму сиденья, и так, вот, заночую. Почему бы нет. Я колебался, но все же авантюризм взял верх. На берегу мне не хотелось спать. Я сел в лодку, выехал довольно далеко от берега и бросил якорь.
Глубина была не более 4 метров. Я был в теплой куртке с капюшоном. Но ногах непромокаемые ботинки. Гнуса и комаров не было. Температура упала до 10 градусов или около, но было безветренно. Мне было совершенно нехолодно. Я накинул капюшон, застегнул молнию и улегся на дно лодки. Облака разошлись и небо было усеяно звездами. Я скрестил руки на груди. Очень-очень давно мне никогда не было так спокойно и хорошо на душе. Я был несказанно рад, что поддался авантюрному желанию, а не поплыл назад…Некоторые мысли все же пульсировали в голове: что, если лодка даст течь или меня снесет. Но все же я себя успокоил глядя на звездное бездонное небо. Через некоторое время я забылся крепким сном.
Я открыл глаза от резкого гортанного звука. Кричала цапля или какая-то другая птица. С полминуты я я приходил в реалии, находя себя в лодке на середине озера, а не в кровати дома. Я улыбнулся. На часах было около 7 утра. Сновидения своего я не помнил.