Уроки музыки.

Мне было 15. Был май и пахло черёмухой. Был выпускной концерт. Я не помню точно что я играл, но одна из них была точно пьеса Баха, а другая, кажется, что-то из Прокофьева, которого я не любил, но которого ( как я впоследствии узнал) предписывалось включать в репертуар, так как он был одним из «советских композиторов»…

Я волновался. Отыграл я средне, раз не попав нотой как раз на Бахе, которого обожал, и странно, не ошибся в Прокофьеве. На четверку. На концерте была мама. Отец как всегда пропадал на работе. Я получил диплом об окончании музыкальной школы.

Когла я поступил в музыкальную школу мне было 6. На отделение фортепиано был большой конкурс, это было очень престижно и нужен был хороший слух. Дети сидели в ряд в коридоре с мамами и бабушками, и строгая тётя выходила из кабинета, и объявляла почти что нараспев: «Маша Сидорова!» или «Митя Иванов!»….И дети и родители изрядно волнуясь приходили в кабинет в котором видели стол, накрытый скатертью с цветами, и за ним ещё 4-5 тёть, и пианино. В то время было всё торжественно. В кабинете просили спеть что-либо, затем играли мелодию и просили повторить её голосом. Были ещё какие-то тесты. Слух и у меня был очень хороший, и я прошёл.

Обучение игре на фортепиано стоило достаточно дорого - большинство советских музыкальных школ были платные, и далеко все семьи могли себе это позволить. Мое обучение обходилось родителям 24 р. в месяц. При большой по тем меркам зарплате отца на должности одного из зам. директоров предприятия в 350 р., и мамы как инженера в 140 р.

Я был горд за то, что стал учеником. Детей зачастую интересует не собственно музыка, а именно музыкальный звук. Маленький ребенок любит играть на ксилофоне или дудеть в дудку. Ему больше интересны типы звуковых вибраций, чем их последовательность, то есть мелодия. Когда у ребенка формируется муз. слух — где-то в 4-6 лет, его уже начинает интересовать мелодия, т.к. собственно из мелодий и состоит музыка. Но, склонен утверждать, что в и 6 лет звук, а именно - желание узнать как и что издают музыкальные инструменты существует параллельно, и иногда оно ещё более сильно чем собственно музыка.

Тогда я не понимал, не понимаю и сейчас почему в музыкальных школах детям не дают играть на музыкальных инструментах кроме тех, на чём они играют. С одной стороны это понятно: боятся как бы дети их не повредили, а ремонт стоит дорого. Но я о другом. Я о том, чтобы просто дать попробовать — на скрипке, трубе, баяне и т.д. Но не помню, чтобы позволяли этого. Музыкальные инструменты - почти что фетиши и для взрослого человека. Например, один музыкант признался мне, что без ума от запаха баяна, от кожи его мехов, это почти что сексуальное ощущение. И здоровый фетишизм у музыкантов не исчезает с годами, а становится сильнее. Хорошие инструменты хочется именно трогать, гладить, прикасаться. В них вложена работа мастера. И все они имеют свою душу…У ребенка музыкальные инструменты вызывают лишь огромный интерес граничащий с восторгом.

Никогда не забуду как мне купили пианино. Пианино стоило больших денег 260 ( кажется) рублей, кроме этого они не продавались свободно, т.к. на всех их была очередь. Тогда мы жили на четёртом этаже и грузчики, обливаясь потом и кряхтя, несли пианино через лестничные пролёты. Кое-кто из соседей, слыша шум, открывал дверь и с любопытством, а то из завистью смотрели на это. С завистью потому, что иметь пианино было роскошью.

Отец поставил пианино в зал, а не в мою комнату. Сам отец вел совершенно спартанский образ жизни. Но любил технику и практичные вещи. Но никогда не стремился к дорогим вещам и роскоши. Тем не менее, наверное опять таки потому, ради каких-то критериев оценки другими - поставил пианино не в мою комнату, а в зал, где был телевизор и стенка. Я занимался, разучивал гаммы и пьесы, в то время как он смотрел телевизор или они с матерью разговорили о том или о сём. Мне это поначалу доставляло неудобство, но потом я привык…Не любил я лишь одного. Когда приходили гости, родители просили чтобы я для гостей что-нибудь сыграл. Я терпеть не мог играть по прихоти, пусть даже родителей. Каждый ребенок всегда говорит « я уже взрослый, а вы относитесь ко мне как в маленькому». В моём случае желание казаться взрослым было просто таки неуемным. А игра для гостей которые ни черта не понимали в классической музыке, ибо их интересовал лишь сам процесс наблюдения перебора детскими руками клавиш и извлечения звука — меня мало прельщало. Это было ровно то же как маленького мальчика и девочку ставили на табуретку и заставляли петь или читать стихи. Тем не менее, я проглатывал свою гордость и играл, играл…

Когла ко мне приходили друзья, они говорили «ух ты!» и спрашивали «это правда твоё?». Я гордо говорил «да, моё». Затем обычно все просили открыть пианино и нажимали клавиши ровно так же, как дети который играют на ксилофоне или дудят в дудку. Им было любопытно как это происходит. Как от нажатия клавиши получатся звук, трезвучие, аккорд. Наконец музыка. А мне было забавно наблюдать их реакцию. Она была одна: это было похоже на то, как ребёнок первый раз смотрит в калейдоскоп - он не понимает как маленькие стёклышки могут складываться в образы, но продолжает вращать и вращать цилиндр…

Мне было 14. Начинался переходный возраст. Мой интерес к музыке не пропал, даже напротив. Однако отношение к музыкальной школе и обучения в ней претерпело изменение.
Я то хотел, то не хотел туда ходить. Частично это было связано со мной и моими проблемами подростка. Частично от моей лени. Частично от самой школы…

Я расскажу о своей учительнице. Пусть не обижается читатель, но я деликатно скрою и её имя и школу где я учился. Это часть моего прошлого мира, которому я выношу личную оценку. Да будет это скрыто.

Эта была очень интересная личность и весьма хороший наставник. Я не знал её возраста когда попал к ней в класс, но, полагал, на вид ей было 30 с небольшим. Она была стройна, с тонкими чертами лица. Тем не менее, лицо её было вполне обычным, не красивым и не некрасивым. Косметикой она не пользовалась. Единственное что мне запомнилось характеризуя её облик — это две вещи, которые зафиксировала моя детская память. Глаза. Они были карие с голубой окантовкой. Они менялись очень часто. Иногда они были радостные и излучали просто невероятную теплоту. Иногда же они менялись в мановение ока (каламбурно, но точно) и источали просто неимоверную грусть причину которой я не знал и мог лишь догадываться. Что-то было внутри, что её беспокоило, или угнетало. И хотя это она скрывала, всё равно это пробивалось наружу и было мне заметно…Руки. Руки её были удивительные. Тонкие и сухие на которых были видны вены. С длинными пальцами. И узкими запястьями. Теперь мне вспоминается Вертинский:

Я люблю Ваши пальцы старинные
Католических строгих мадонн

Тем не менее, аристократизм если и был, это был тот, который был мне незнаком. Какой-то советский подчеркнутый сектанско-классическо-музыкальный аристократизм. Очень не хотелось бы верить что он остался от дореволюционной школы… Что удивительно, в большинстве таковых музыкальных школ класса фортепиано существовало подобное. С одной стороны, это было хорошей муштрой для будущих музыкантов которые прошли через подобное и стали знамениты. С другой - это отталкивало именно тех, кто совершенно не хотел становиться музыкантом. Многие именно из-за этого бросили школу…

Иногда она казалась мне немного странной. Иногда я ею восхищался. Во-первых прононс. Она по особому произносила некоторые слова. Пианино она называла «инструмент». Я же как «инструмент» до этого знал лишь молоток или пассатижи. Когда я говорил «пианино», она решительно меня поправляла « музыканты не говорят «пианино», они говорят «инструмент!» - «- Но я не музыкант.» - «- Запомни, тот, кто занимается музыкой уже музыкант!».

Себя она называла не «учитель», а «педагог». И уже в возрасте 15 лет когда я знал разницу между «учителем» и «педагогом», я сказал ей что «нет, вы учитель. Потому что педагог занимается воспитанием, а учитель лишь дает знания! ». Я видел её лицо в тот момент. Глаза. Они неожиданно сделались грустными. Я понял, что её это задело, и тут же сожалел что сказал. Она ответила: « разве учитель не может быть педагогом? настоящий учитель это как раз педагог»…Уже много лет спустя я понял, что на самом деле всем тем, что касается именно музыкального воспитания, отношения к музыке и (!) через неё к людям, миру или себе самому я в большей степени обязан именно ей. Профессиональный музыкант из меня не вышел. Зато вышел тот, для кого музыка стала частью жизни как воздух или вода.

Иногда она меня просто раздражала и, бывало, я ей грубил, что затем оканчивалось жалобой отцу и серьезным с ним разговором. Она была очень требовательна. А я был гордым мальчиком. Она очень хотела сделать меня профессиональным музыкантом и всячески и много раз говорила с родителями. Но увы. Я был горд. И ленив. Когда я приходил на урок и открывал ноты, она сразу определяла и раздраженно говорила:
- Ты опять не разбирал пьесу!
- Но я же играю.
- Ты не играешь. Ты подбираешь. Подбирать ты мастер, слух у тебя дай Боже. На концерте тоже на слух будешь надеяться? Когда матушка-лень кончится, а?

….и далее следовал легкий тычок в лоб. Который мне не нравился. Но я знал, что она была совершенно права.

Уроки музыки у меня ассоциируются с зимой. Мне часто снятся сны про музыкальную школу и маленького белобрысого мальчика в пальто и шапке-ушанке, с портфелем в котором ноты и тетради, идущего по заснеженным улицам. В реальности было всё так же. Снега было очень много. Он был очень чистый и очень белый. Машин почти ни у кого не было. Дворы чистили только по мере необходимости. Зато были санки с мамами и малышами в них, горки и снежные крепости. Я шёл после уроков. Кажется это был четверг. Не доходя до дома я упал спиной в сугроб и звёздочкой и раскинув руки смотрел в небо не моргая. Мне было очень хорошо. «Мальчик, мальчик! что с тобой…. ну-ка вставай! простудишься!» - подходила и выговаривала какая-нибудь сердобольная женщина. И я нехотя вставал.

Я взрослел и менялся. Музыкальная школа всё больше и больше меня раздражала. Главным образом из-за уроков сольфеджио и хора. Последний я просто терпеть не мог, и прогуливал занятия при любой возможности. Дело ещё в том, что из группы в хоре были всего 2 мальчика - я и один какой-то противный засюськанный малохольный отпрыск с такой же «ну прям вся из себя» мамашей. Я чувствовал себя белой вороной и испытывал что теперь принято именовать «сексизмом». Однажды брат одной из девчонок, мой одноклассник в обычной школе, увидел как я один среди 10-12 девчонок стою и пою какую-то идиотскую пионерскую песню. А я видел, что он видел. Он рассказал всё друзьям с намеком «он при девочках, а не при мальчишках». Я был готов умереть со стыда… Без хора нельзя было получить диплом об окончании. Но я устроил дома скандал, я сказал что ни за что на свете больше туда не пойду. На следующей недели я тайком съел мёда, ушел без шарфа, а на улице ел снег. Моя ангина была очень тяжелая.

Сольфеджио мне так же не очень нравилось. Не само по себе, а опять же из-за женского перекоса в группе. Какие-то глупые инфантильные девочки. Хихикали, сюсюкались, рисовали в тетрадках кошек и собачек. И у каждой портрет Боярского-закладка… Все это меня это раздражало. На самих уроках не нравились распевки. Хотя нравились диктанты.

Не знаю как и то и другое я вытерпел. Меня держали 2 другие вещи: собственно специальность и музыкальная литература, которую я знал на «отлично».

Мне стукнуло 15. Я взрослел. Именно в это время мои отношения с моим учителем вышли на новый уровень. Мы незаметно стали друзьями. Она уже чисто физически воспринимала меня как юношу, и разве что на «вы» не называла. А я уже не смотрел на нее сквозь призму «учительства», и всё более и более видел живого человека. Уроки были важны. И важно было чисто музыкальное обучение чисто в техническом плане. Но ещё были важны наши беседы, которые длились едва ли не больше уроков. Обо всём. Те темы, которые в силу моего детского возраста были мне неинтересны и далеки,теперь были предметом наших споров. Отношения юноша-девушка, учитель-ученик, личность-человек. И даже запретные: власть-человек.

Играла она превосходно. Пожалуй, лучше её среди преподавателей фортепиано в школе не было. Она окончила Ленинградскую консерваторию. Я не понимал почему она работает простым учителем музыки. Она вполне могла бы быть профессиональным исполнителем. Или преподавать в училище.

Она обожала Рихтера. Считала его идеальным исполнителем. Она давала мне слушать его пластинки. Первая был «Хорошо темперированный клавир». И еще что-то. И вообще была великолепно музыкально образованна. Однако её любимым композитором той эпохи был не Бах, а Гайдн. Я же был без ума от Баха, особенно его органной музыки. Когда строился учебный план и она, проявляя либеральность, давала мне выбирать что играть, то я выбирал именно органные транскрипции Баха для фортепиано. Обычно прелюдии и фуги..Затем я услышал хоралы и мессы. Однажды я купил наобум ГДР-овскску платинку где было написано «messa». Я думал там органная музыка, так как месса для меня означало обязательно орган. Но я ошибся, это был вокал. Я разочаровался. Но всё поставил в проигрыватель и стал слушать. Затем всё чаще и чаще. Это была Месса фа-минор исполняемая Дрезденским хором. С тех пор это стало самым любимым моим произведением из всех работ для вокала написанных Бахом. Вероятно есть и лучше. Например, те же «Страсти по Матфею». Но для меня это и по сей день самое лучшее.

Я не верил в Бога. Как и большинство детей и юношества тогда. Но у меня были идеалы. Причём очень высокие. Я не понимал почему столь прекрасная музыка с названиями Kyrie или Dominus Sanctus повествует о том, чего нет. Если этого нет, почему написанное об этом столь возвышенно и прекрасно. В то время я впервые задумался о существовании совершенных категорий или Начала. Фактически я задумался о существовании Бога.

Затем я открыл для себя Шопена. Это произошло почти синхронно открытию творчеству А. Блока и его символизма. И конечно же типу «таинственной незнакомки» столь многаджы упоминаемой им в стихах.

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче…

Это был очень романтический период моей юности. В то время Шопен в моём подростковом уме рисовал идеальный образ девушки, образ, который сопровождался поэзией Блока. Именно в это время я заучил этюд до # минор № 7 вне программы музыкальной школы и могу сыграть и теперь не прибегая к нотам.

Затем пришёл мир под названием «Достоевский». К 16-и я перечитал всё его собрание сочинений. За исключением разве «Дневника писателя» которого было не сыскать и он не издавался, как я узнал, чисто по политическим мотивам. Хотя, что удивительно, «Бесы» откровенно «контрреволюционное» произведение были изданы. И «Братья Карамазовы» не купированные, одна глава из которого стоит десяток томов Ленина, лучшее назначение которых подпирать собой кровать у которой сломались ножки, а лучше вообще не читая сдать на макулатуру… Музыкальным сопровождением Достоевского стали Рахманинов и Скрябин. У первого симфонические циклы. У второго фортепианные прелюдии.

Полцарства отдал бы за хорошее исполнение Скрябина уровня Софроницкого.

Я не слишком любил эстраду и рок, возможно из-за того что не слишком понимал. И отчасти от того, что конечно же выбирать особо было не из чего. Если сравнить с теперешним временами — узенькая струйка по сравнению с водопадом. В школе обменивались записями и кто-то (у кого были связи ) пластинками. The Beatles знали все и везде и они были не в счет. Deep Purple были очень популярны в СССР и почему-то обрели статус культовой. Особым шиком и отвагой считалось написать на парте в школе, желательно готическим шрифтом «Deep Purple»…. Впоследствии я узнал, например, в той же Британии, это обычная средняя группа, и многие её вообще не знают, никак не культовая уровня Битлз…Тогда меня всё это совершенно не интересовало. Я находил такую музыку очень примитивной. Впервые о роке как о стиле я узнал от друга которого знаю уже более 20 лет, который был на 9 лет старше меня и учился в то время в аспирантуре, очень талантливый человек, физик по образованию. Хотя с непростым характером. Я, в свою очередь, просвещал его относительно классики. Хотя, если честно, не думаю, что он так уж стремился к этому просвещению…Первая его рок-атака на меня была фатальна для моего сопротивления и привела к моей капитуляции. Это был «Wish You Were There» Пинк Флойд. Затем от них же «Dark Side of The Moon» и «Аnimals». Затем «Сказки из топографического океана» Yes. И так далее. Это был именно интеллектуальный рок, который разительно отличался от того примитива, что переписывали мои одноклассники с кассеты на кассету в школе. Джаз, блюз, фанк, фьюжн интересовал меня гораздо больше. Я понятия не имел тогда как называются перечисленные стили, но на слух это было именно то, что мне нравилось. Я открыл и Сhicаgо и Earth, Wind & Fire и других, которых вот уже около 30 лет я слушаю с удовольствием.

Я закрываю глаза.
Зимний день конца 70-х. Я иду из раздевалки, раскрасневшись от мороза. Открываю дверь. Она стоит спиной ко мне и смотрит в окно. На тумбочке стоит стакан на блюдце, в который опущен кипятильник.
Она оборачивается.
- Ты опоздал на 3 минуты, - произносит она устало.
- Я знаю.
- Ладно. Поди сюда. Дай руки….Опять пальцы ледяные. Опять без варежек. Греть…Иди к батарее. Взрослым хочешь быть. Не носи перчатки если мерзнут пальцы. Носи варежки.
- Я знаю.
- Я знаю, что «я знаю» твоя поговорка. Согрел руки?
- Да.
- Садись к инструменту. Для начала арпеджио…
После получаса занятий она встала. Склонилась над тумбочкой и воткнула вилку в розетку. Кипятильник начал медленно шипеть. Затем подошла к окну. Она была в темном шерстяном платье. Белый свет из окна просто бил, и её фигура была как контур или образ для моих зрачков…
- Почему ты остановился. Продолжай , я слушаю…
Я продолжил играть. Она не оборачивалась. Прошло несколько минут.
- Я принёс квитанцию, - говорю я. - Куда можно положить?
Молчание.
- Я принёс квитанцию, - повторяю я.
- Что-что…ах, это. Да… Положи сюда.
У нее были очень грустные глаза. Я никогда не видел такого её лица. Она снова отвернулась. Вода в стакане бурлила и шипела, выливаясь через краю и растекаясь по тумбочке…
Я открываю глаза.

Я видел в её сумке сигареты. Я знал что она курит. В то время это было необычно для женщины и часто не принималось обществом. Я не знал в чём причина её надрыва. Но ощущал. Возможно это было что-то очень личное. Возможно, это был диагноз поставленный ей врачами, как узнал впоследствии от того, кто её хорошо знал…

Однажды она пригласила меня в гости. Она была одинока, по крайней, мере мужа у неё не было. Проживала она в центре города в одном из домов старинной постройки, довольно милом, но очень ветхом. Дом оседал. Деревянная лестница была хоть старинная и с резьбой, но кривая. Штукатурка на стенах осыпалась. Квартира была коммунальная и состояла из трёх комнат, в двух из которых проживала она, её мама и её сын — тихий и улыбчивый мальчик, болезненного вида который был младше меня лет на пять. Интерьер был довольно беден. Для меня это было привычно и, в то же время, непривычно. По сравнению с ними уровень жизни в моей семье был очень высок. Я не понимал почему столь интересный умный человек так плохо живет. Для меня как подростка не укладывалось почему талантливые и умные люди должны так жить. Мне казалось это очень несправедливо… В другой комнате жил какой-то пожилой субъект — колоритный мужчина, плотного сложения, в майке и то ли штанах то ли шароварах на подтяжках — при нашем появлении он открыл дверь и с недоверчиво стал меня разглядывать…У неё была хорошая библиотека. Я не помню о чём мы говорили. Она была очень веселая, без устали шутила и смеялась. Затем ласково поцеловала меня в лоб. Мы расстались ближе к вечеру. Как оказалось, навсегда.

Концерт тем временем был окончен. Чай с тортом выпит. Было немного грустно. Я совсем не испытывал радости от того что теперь всё закончилось. Просто была весна…