В «Гладиаторе» Ридли Скотта — занимательном, увлекательном, но довольно фантастическом фильме (если сопоставлять с исторической реальностью) есть, тем не менее, одна очень интересная и верно подмеченная авторами черта римского архетипа сознания той эпохи. Когда главный герой умирает, как образы перед его глазами в видеоряде под восточные напевы Лизы Джеррард проплывают поля, нивы, кипарисы, оливковые рощи, дом, его обитатели…

Каждый из нас наделен инстинктом смерти. Фрейд назвал его Танатос, в честь греческого бога смерти. Ниже на барельефе Танатос стоит между Афродитой и Персефоной. Весьма символично. Афродита (слева) — богиня любви, красоты и, одновременно, наслаждения, либидо т.е. жизни на физиологическом уровне. Персефона ( справа, сидит, опустив голову) - богиня плодородия, украденная Аидом, владыкой Царства Мертвых и, согласно договору Зевса с Аидом, третью часть времени должна проводить там, ибо она съела зерна граната которые Аид дал ей, не ведая того, что эти зерна имели силу возвращать ее в Царство Мертвых. С уходом Персефоны с земли природа умирает, с ее приходом — пробуждается.



Итак, Афродита и Персефона. Первая - олицетворение замкнутого (отрезка) времени, курсирующего по часовой стрелке - это время расцвета, желания, молодости. В образе Афродиты это время абсолютно беспричинно, оно выхвачено из контекста и существует как отдельное измерение. С ним лишь можно соприкасаться, как зубья шестеренки, быть причастным, но нельзя находиться внутри его. Это замкнутый контур и вещь в себе, туда не попасть.

Вторая — это всеобщее время. Это причина и следствие. Это угасание и вспышка. Это умирание и воскресение. Драма Персефоны в том, что рожденная как богиня плодородия, она не знает зачем и что она делает в Царстве Мертвых. Та, которая дает жизнь всему живому парадоксально оказывается в том месте и в то время, когда она совершенно не нужна, а ее способности — бессмысленны. В Царстве Мертвых время кончается в том виде как мы его знаем, там нет Начала и Конца, оно одно и всеобщее, и всеобщее заключено в одном. Время Царства Мертвых — это антимир Афродиты: тот же замкнутый контур, но по другую сторону зеркала.



Мифологический Танатос - ангел смерти, стоящий между 2-х антиподов-архетипов реального мира + относительного времени и ирреального мира + абсолютного времени. Ибо смерть это просто конец одного времени и начало другого. Психоаналитический Танатос — это инстинкт смерти, бессознательного желания саморазрушения. Афродита — воплощение эроса, либидо. Но неся в себе эрос ( у меня есть либидо = я существую) для смертных, она отдает его Танатосу, а тот — Персефоне, уносящей его в Царство Мертвых, как некий слепок, память о тех кто жил. Ибо отличие физическое жизни от небытия это как раз способность к прокреации через либидо.

В «Матрице» молодой человек на борту Навуходоносора, отвечающий за симуляторы реальности говорит Нео: «это я ее сделал, эту блондинку в красном! Смотри. Если хочешь, я могу устроить вам встречу». Нео качает головой. Тот говорит: «Не стесняйся. Как раз это отличает нас от машин».

Жан-Пьер Вернан, кажется, изучая Платона, вывел, что для греков и римлян умершие были "потерявшими память". Ибо пересекая Лету ( реку забвения) все ее теряли. Отсюда пошло «кануть в лету». Мирча Элиаде в «Аспектах мифа» пишет о Лете: «Лета стирает воспоминание небесного мира и возвращает душу на Землю для перевоплощения. «Забвение» является уже не символом смерти, а символом возвращения к жизни. Душа, имевшая неосторожность испить из Леты («глоток забвения и злобы, как писал Платон, Федр, 248 с), перевоплощается и включается в новый цикл существования. На золотых пластинках, которые носили вступившие в орфико-пифагорейское братство, душе предписано не приближаться к водам Леты с левого берега, но идти по дороге справа, где дорога должна встретить воды, истекающие из озера Мнемозины. Душе дается совет умолять стражников этих вод следующим образом: «Дайте мне освежающей воды, текущей из озера Памяти». «И они сами дадут тебе припасть к святому источнику, и тогда ты станешь господином среди других героев».

Удивительно, но Танатос и Гипнос (бог сна) это братья-близнецы. У первого крылья были за спиной. У второго на голове.

Крылья Танатоса уносили души в иной мир. Крылья Гипноса уносили мысли в иной мир во время сна. Если же смотреть на вещи метафизически и принять во внимание некий сакральный смысл + все вышесказанно по этому поводу, то безусловно «смерть» как процесс это тоже аллегория сна. А умершие — это усопшие, ожидающие перерождения. Усопшие, но не мертвые в смысле небытия. Их мир — это замкнутый контур. А наше время — замкнутое время внутри их времени, подобно кругу внутри круга.

Зачем человек хранит то, чего уже нет? В виде рисунков, скульптур, текстов. В виде устных пересказов. Нет, действительно, зачем. Ведь этого уже нет. И тех, о ком это уже нет. Наверное потому, что человек зависит от времени. Причинность продиктована ходом времени. Перед каждой секундой есть предыдущая, а за ней последующая —а если бы было не так, не было бы причинности, детерминированности событий. Было бы иное измерение. Но поскольку это есть, есть альфа и омега, есть начало и конец, то и «река времени» перешла из мифологической в метафизическую ипостась. Если человек как микрокосмос лишь отражает универсальные законы космоса, то и Лета материализуется в виде памяти. Что такое память? Разве не то, что хранит отпечаток/след/слепок о том или о ком,чего или кого уже нет.

Древние римляне не были пионерами в сохранении и воспроизведении информации о тех, кого уже нет. Но они это делали с поразительной точностью - если это касается имитации формы, оболочки. Они переняли это у греков. И у первых, и у вторых материал для этого был 3-х мерный: мрамор и бронза. Но если для греков это касалось неких глобальных ориентиров в установке религиозных стереотипов (ибо греческая скульптура была большей частью ориентирована на богов,богинь и героев, в гораздо меньшей степени — на известных современников), то у римлян скульптура (портретная скульптура) была как раз неким слепком, отпечатком имеющим значение как памяти о живых так и религиозный аспект присутствия умерших среди живых через скульптуру, как через некую материальную форму, оболочку в доскональности повторяющей все присущие черты того или иного человека в годы его или ее жизни. И уже через нее устанавливался интерактивный контакт с теми, кто был в реальном времени.

В римском обществе культ предков был необыкновенно силен. Оставив за скобки родо-племенной ли это пережиток (ибо у множества обществ на родо-племенной стадии развития всегда был силен именно культ почитания предков как божеств незримо присутствующих среди нас и влияющих на нас прямо или косвенно) или особенности именно римского сознания, констатируем что римские умершие были именно «усопшими», но живущими среди живых.

В римском пантеоне они были обобщенно персонифицированы как боги Лары (Lares) и Пенаты (Penates). От последних пошло современное «под сенью пенат». Грань между Ларами и Пенатами была часто очень тонка. Обычно, Пенаты — духи, охраняющие дом. А Лары — как дом, там и очаг, так и землю, деревья, поля.

Алтарь Ларов или ларариум (lararium). Такой алтарь в разной степени качества + размеров был принадлежностью каждого римского дома. Внутри алтаря была ниша — туда делались подношения в виде продуктов и вина. Также перед ларариумом воскуривались благовония.





На всех алтарях Ларов внизу был изображен змей. Змей/змея в Риме не считалась каким-то злым началом или исчадием ада. В виде змея на алтаре была изображена персонификация хранителя земного начала или «гения места» (genius loci). (О гениях я упомяну ниже). Почему все же змея? Ответ прост. Во многих римских домах змеи были друзьями человека. Разумеется, большей частью неядовитые. Их содержали как домашних животных, предочитая их кошкам как намного более эффективное средство для борьбы с грызунами, ибо одно появление змеи наводило панический страх на грызунов. Наконец, римляне находили змею просто очень красивым созданием.

Кто же такой был гений. Гений (genius) в римской религии считался воплощением идеальной божественной формы всего материального. Иначе это все то, что мы видим в идеальной форме. Если это был человек и если соизмерить его жизнь, это будет период когда он был красив ( молодость), силен ( зрелость) , мудр ( старость) и прочие качества — и все при этом будет присутствовать «3 в 1», здесь и сейчас, в одной материальной форме. Это и есть «гений». То же касается любого процесса или действия. Например рождения, замужества/женитьбы, знания, воспитания и т.д. Гении были изображены в виде статуэток в их образ вносился именно идеальный смысл как содержание — или как обратная связь интенции человека + его надежды на идеальный результат. С выбором гения нельзя было ошибаться, не тот гений места мог принести нежелательный результат. Но гении, хоть их статуэтки стояди в ларариуме, это все же «движение сверху». А Лары — снизу, от усопших, некогда живших.

Римский скульптурный портрет это прежде всего прямое воплощение латинской фразы "memento mori/ помни о смерти". Глядя на удивительно реалистичные мраморные и бронзовые головы римлян ( что характерно, наши головы — наши знаки уникальности, как ни крути) возникает немой диалог. Они говорят нам « помни о нас, мы жили как вы , мы были такие же как вы». Римляне именно разговаривали с усопшими через культы Ларов & Пенатов, как через некий переговорный терминал в потусторонний мир. Что-то очень напоминающее големы: тот же камень ( Земля, Хтония), то же смысл диалога. В римских домах выставлялись в ряд каменные головы предков глядящих прямо перед собой: ты проходил через строй под их взглядами и невольно чувствовал что ты «должен и обязан» для рода, для его чести или для памяти….




Скульптура, однако, была дорога. А хорошие скульпторы нарасхват и так же недешевы. Это могли позволить себе достаточно обеспеченные люди. Как правило скульптурный портрет ваялся не больше 2-х раз если речь не шла о сенаторах, императорах или просто богатых и влиятельных людях. Но гораздо чаще это была всего одна скульптура, посвященная человеку на пике его славы и карьеры. Все остальные римляне делали или восковые маски с усопших или воплощали ( особенно в период империи) самих себя во фресках или мозаике.

Мы жили как вы. Мы были такие же как вы. Помните о нас